Я допущу к вам интервьюера, но с условием: вы не будете волноваться! Пуст, эта беседа немного отвлечет вас», — доктор выразительно посмотрел на именитого пациента, который даже в интерьере спальни выглядел как университетский профессор, готовый выступить перед аудиторией: пристальный взгляд сквозь стекла очков в круглой оправе, высокий лоб, аккуратно подстриженная бородка. Матисс послушно кивнул. Врач вышел, пропуская в помещение высокого молодого человека. Матисс ждал его визита и… опасался, сумеет ли совсем незнакомый человек понять и передать миру историю его жизни, поведать мысли и чувства? А так нужно, чтобы о его искусстве — страсти, которой художник посвятил столько лет, — узнали правду! Шел апрель 1954 года. Деревья за окном шумели глянцевой листвой, их ветви на фоне лазурного неба Ниццы, где он обосновался много лет назад, казались фрагментом одной из его картин, Ох, как хотелось схватить кисть и нанести на этом безупречном холсте яркие пейзажи — как в 1889-м, когда он впервые взял в руки краски!
«Мсье Малмсс, ваши родители имели отношение к живописи?» — прервал его воспоминания молодой человек, удобно расположившийся в кресле напротив кровати с блокнотом и карандашом в руках. «Мои родители… — повторил Матисс. — Как давно это было!»
В канун нового года Эмиль Ипполит Анри Матисс и его жег Элоиза, в девичестве Жерар, как обычно, приехали в текстильный городок Ле-Като-Камбрези, чтобы отметить праздник вместе с отцом. Там же, в доме старика Жерара на улице Шен-Арно, вечером 31 декабря 1869 года появился на свет их первенец. Мальчика назвали в честь отца — Анри. Вернее, Анри Эмиль Бенуа Матисс — лак звучало полное имя. Его родные были далеки от искусства: Матиссы из поколения в поколение занимались ткацким ремеслом, Жерары были дубильщиками. Когда младенцу исполнилось восемь дней, родители оставили сына на попечение семьи Анны и отправились в небольшой городок Боэн-ан-Вермандуа. Там на главной улице они открыли лавку, в которой продавалось все: от семян до мелкой хозяйственной утвари. Торговля быстро набирала обороты, и вскоре рачительный Ипполит Матисс организовал оптовую продажу. В намяли Анри город детства остался шумящим улеем с суровым климатом пейзажем. Бескрайние поля свеклы и трубы сахарных заводов — вот что окружало. Атак хотелось красоты! Однако его родителям, которые трудились не покладая рук на благо детей (младший сын Матиссов Опост Эмиль родился в 1874-м), было не до сантиментов. «Поторопись! Займись делом!» — эти фразы чаще других звучали в их доме. «Но каким делом?» — думал подросший Анри, с тоской представляя, что ему так же, как матери и отцу, придется посвятить жизнь ней интересному ведь папа не сомневался, что именно старший сын унаследует его бизнес. Закаленный в борьбе с жизненными проблемами, Ипполит, как истинный человек севера, воспитывал мальчиков в условиях суровой дисциплины. Мечтательный Анри всеми силами сопротивлялся втягиванию в бытовую рутину: с годами их противостояние переросло в настоящую холодную войну. В отличие от мужа Анна была ласкова с Анри, который часто болел, и поощряла все его начинания. Он мог часами наблюдать, как мать смешивает краски, расписывая незатейливыми узорами посуду для продажи. Зато всячески избегал уроков игры на скрипке, на чем так настаивал отец. Заканчивая учебу в коллеже, Анри все еще не мог определить, чем бы хотел заниматься в будущем. Заочно знал: жить так, как обитатели Боэна, он не будет никогда! Но даже в скучной повседневности городка порой происходили удивительные вещи…
Однажды в Боэи прибыл известный в те времена «чародей» мсье Донато: он проводил сеансы массового гипноза, которому поддавались все без исключения — многие уважаемые люди города стали жертвами розыгрышей. Как-то раз Донато решил провести эксперимент над группой подростков, в числе которых оказался Анри. На глазах у веселящейся публики мальчишки дружно разделись до нижнего белья и приготовились нырнуть в невидимую реку. «Я уже начинал поддавался чарам… — вспоминал позднее Матисс, — как вдруг… Нет! — закричал я. — Я вижу ковер!» С тех пор он любил повторять, что этот случай стал для пего своеобразной точкой отсчета: «Как бы далеко не уносила меня фантазия, я никогда не терял из виду ковер».
Вечерело. На небе зажглись первые звезды. Интервьюер давно ушел, унеся с собой исписанный блокнот — всего лишь маленький фрагмент жизни Матисса. С тех пор он приходил почти ежедневно — если позволял доктор и самочувствие старого мастера. Но, даже оставшись наедине с собой, Анри продолжал вести разговор с невидимым собеседником: «Когда начал рисовать? О, этот день я не забуду!»
Сколько себя помнил Анри, его мучили приступы боли в животе: они возникали внезапно и длились часами, отнимая последние силы. Порой кризисы продолжались дольше месяца. Врачи осматривали молодого пациента, приписывали очередное снадобье, которое не помогало. Пройдет немало лет, прежде чем его друг доктор Вассо скажет, что причина всех недомоганий — прошлых и будущих — крылась в нервном расстройстве. Но тогда, в 1887-м, отец видел лишь следствие недуга. Тем не менее он понял: болезненный Анри не сможет возглавить семейное предприятие. А, что его семнадцатилетний отпрыск бросил коллеж, не выпускные экзамены, пришел в ярость. Но сломить его молчаливое сопротивление не смог. Чтобы великовозрастный сын приносил хоть какую-нибудь пользу», на семейном совете решено было отравить его работать: так Анри стал помойником стряпчего.
Душевные переживания вновь привели в больничную палату, сосед по которой все свободное время посвящал рисованию — копировал картинки. И увлек этим занятием Анри. «Отцу это совсем не понравилось, но мать все-таки кут шла мне коробку красок с двумя маленькими картинками на крышке одна изображала ветряную мельницу, другая — пейзаж, — рассказывал он. Я испытывал полнейшее безразличие ко всему, чтобы меня ни пытались заставить делать. С того момента как в моих рутах оказалась коробка с красками, я понял, что это и есть моя жизнь». Когда знаний, полученных благодаря учебнику, показалось мало, Анри отправился в бесплатную художественную школу, а после — в другую, третью… В каждой из них было чему поучиться, по хотелось большего: академические устои не удовлетворяли его, стремящегося вырваться за обыденного. Отец не сразу понял, как далеко зашел сын в новом увлечении, ведь поначалу он учился рисовать до или после работы в конторе «Ни в моем семействе, ни в нашей округло не было художников», — рассказывал Матисс, который в один из дней объявил, что едет в Париж — штурмовать Школу изящных искусств, дабы профессионально заняться «ремеслом для бродяг», как называл живопись баталиях в семье Матиссов знали все, с любопытством наблюдая, кто выиграет спор. «Дай ему год», — будто бы сказала любящая мама Анна. И Анри отравился в путь, заручившись обещанием отца выплачивать ему сто франков ежемесячно на протяжении этого времени.
Вступительные экзамены и Школу изящных искусств он с треском провалил: не хватило не только подготовки, но и умения слепо следовать требованиям системы. Однако мысли изменить выбранному направлению не возникало. «Я… был рожден буйным, никогда не делал ничего до тех пор, пока мне этого не хотелось, отшвыривал и ломал все, в чем больше не нуждался…» — говорил он через много лет. Анри времен парижской вольницы — вдали от дома и от строгого родительского контроля — с радостью пустился во все тяжкие. В канун 1893 года вместе с товарищем-скульптором Анри снял комнат в доме на берегу Сены, Вскоре завсегдатаем их студии и постоянной спутницей во время посещения кабаре и мюзик-холлов стала натурщица Каролина Жобло, которую все называли Камиллой.» У тебя глаза настоящей одалиски», — шептал ей Матисс, а она заливалась смехом, заражая весельем всех вокруг Изящная, остроумная, беспечная Камилла была прекрасной собеседницей. Она великолепно шила наряды, делала шляпки и обладала отличным вкусом, что позволяло девушке быть олицетворением парижского шика. Вскоре Матисс подыскал другую комнату, где они поселились вместе. «Здесь я женился», — говорил он. Брак был неофициальным: он не сомневался, что родители не одобрят его выбор, но и лишиться финансовой поддержки отца не мог.
Когда 31 августа 1894 года родилась Маргсрит Эмильен, Матисс решил узаконить отношения с Камиллой, однако так и не довел дело до конца. Зато официально признал дочь. Время шло, и проблемы, вставшие перед молодой семьей, как это нередко бывает, оказались непреодолимыми: ежедневные ссоры, взаимные упреки на фоне финансовых неурядиц сделали их чужими. В 1897-м Камилла и Анри расстались.
К тому времени Матисс два года (с пятой попытки!) был студентом Школы изящных искусств и даже успел поучаствовать в нескольких авторитетных выставках. А в его жизни уже наметился новый поворот.
Ночь Матисс снова провел без сна. Сколько их было, этих изнуряющих часов, складывающихся в дни, недели, месяцы, когда утомленное сознание не находит пи отдыха, ни покоя? «Нельзя принимать все так близко: неудачи случаются у всех!» — убеждали вслед за медиками родные и друзья. «Разве можно иначе?!» — удивлялся Анри. С годами ситуация только усугублялась. «Мсье, неужели не было возможности справиться С этим?!» — воскликнул интервьюер во время очередной беседы. Я чувствовал поднимавшуюся во мне страсть к цвету», — восхищенно писал друзьям. «Именно там он почувствовал первый импульс того, что позже стало фовизмом», — отмечали критики, И хотя свои новые работы, стиль которых так отличался от всего, чему его до сих пор учили, он решился показать лишь близким друзьям, его душа ликовала: он на верпом пути! Казалось, судьба вознаграждает Анри после стольких лет борьбы за возможности заниматься любимым делом. Не портили радужную картину даже финансовые проблемы. Когда бюджет семьи в очередной раз истощился до предела и Анри заявил о готовности заняться более полезным детом (ведь картины не продавались, а денег отца Анри уже не хватало), имели решила взять заботу о благосостоянии на себя — и открыла на одной из центральных улиц Парижа шляпный салон. Только бы Анри мог продолжат!, творить! В январе 1899-го у Матиссов родился сын Жан Жсрар.
Грандиозный скандал, связанный с финансовой мистификацией Юмберов, и последовавшее разорение родителей Амели только укрепили их отношения в борьбе с ополчившимся миром. Все, кто видел работы Матисса, выполненные в новом стиле, приходили в… ужас. «В удивительной мешанине красок угадывались громадные ноги и тело в изломанной позе: все это было дано через яростное и мрачное столкновение пурпурных и карминных тонов плоти, оттененных голубовато-серыми мазками», — характеризовали его творения ценители живописи и коллеги. Что уж говорить о непосвященных! «Меня выгнали ото всюду…» — констатировал Матисс, покинувший Школу изящных искусств, а затем и другие студии, в которых брал уроки. «Эмоции дикого зверя» (fauve — «дикий, хищный») — фовизм. Так окрестил новое направление один из критиков годы спустя.
Когда па фоне бесконечных финансовых неурядиц и душевных переживаний у Матисса вес чаще случались бессонницы, Амели брала в руки книгу; начинала читать и откладывала се лишь тогда, когда муж засыпал. «Матисс причини, за год больше вреда, чем эпидемия! Художники, держитесь подальше от Матисса: он доведет вас до безумия!» — такими заголовками пестрели газеты, выходившие после очередной выставки его работ. Верила в мужа только Амели. И не напрасно: на волне всеобщего негодования вдруг нашлись те, кто пожелал приобрести на что не похожие пейзажи, портреты, натюрморты. Первыми эпатажные полотна оценили американцы — будущая писательница Гертруда Стайн и ее брат. По самым страстным и преданным поклонником стал русский коллекционер Сергей Щукин. «Один безумец это написал, а другой безумец это купил», — подшучивал над собой Щукин, собравший с годами большое количество работ любимого художника и даже пригласивший его в свой московский особняк. Именно он щедро оплачивая все новые на протяжении многих лет подсуживал семью Матисса.
Вышла замуж и Маргерит, Жан тоже создал семью. МатиСС все больше времени проводил в Ницце, где ему, страсп ю полюбившему юг, так легко творилось и жилось Амели, чувствуя себя не у дел, впала в депрессию, но к мужу упорно отказывалась он совершил путешествие на Таити, несколько раз побывал в Америке… В 1928-м Амели все же перебралась к мужу.
С этого дня Матисс и Лидия практически не расставались «Вас интересует, была ли я женой Матисса. И нет и да. В материальном, физическом смысле слова — нет но в душевном отношении — даже больше, чем да. Так как я была в течение двадцати лет «светом его очей», а он дли меня — единственным смыслом жизни, — написала она своим родственникам в 1958-м. И добавила: «Я постоянно носила передник, чтобы показать всем, что я служащая». И до конца его дней обращалась к патрону на «вы». Вместе они пережили страшные годы войны, голод холод бомбежки во время оккупации Франции нацистскими войсками. Вместе встретили день Победы и вступили в новую, свободную от фашистской чумы жизнь Постаревший, тяжело больной (Матисс перенес сложнейшую операцию на кишечнике), он ценил каждый день, который отвоевал у смерти, чтобы творить. И с радостью брался за любой заказ, создавая свои шедевры… полулежа в кровати или сидя в инвалидном кресле эскизы для тканей, витражи, которыми украсили капетлу Четок в Вансе. Дети примирились с капризом on га, но Лидию просто не замечали. Амели мужа не простила.
Имя художника, признанного национальным достоянием Франции, гремело на весь мир.
